Леонид БОРОДИН: "Мое диссидентство началось в Елабуге"

Тимур ЛАТЫПОВ

В силу обстоятельств трагического характера художественное творчество Леонида Бородина мало знакомо широкому читателю - он больше известен как общественный деятель, публицист, главный редактор журнала “Москва” и... человек непростой судьбы. Но, без сомнения, он - современный классик. Вчера писатель был гостем магазина “Книжный двор”.

Народ подменили населением

- Леонид Иванович, с 1997 года под эгидой вашего журнала выходит книжная серия “Пути русского имперского сознания”. Чем для вас является идея империи?

- Собственно, здесь первична была не имперская идея, а выживание журнала. Когда “Москва” оказалась в трудном финансовом положении, стали думать - как быть. И вдруг пришел человек, говорит: “Есть незаполненная ниша - почти забытые книги русского консерватизма XIX-XX веков. Давайте их издавать”. Начали со Льва Тихомирова - успех: книга выдержала пять изданий, за нее мы получили первую премию на международной выставке. И так в течение десяти лет издавали по три-четыре книги - хорошая постоянная прибыль к нашим скудным возможностям.

Что касается идейной стороны дела, то с давних пор я глубочайше убежден, что ни одно мгновение прошлого, каким бы прекрасным оно ни казалось, сегодня не может стать образцом для социального строительства. Наше дело - сохранить моменты вырванной из истории русской философско-публицистической мысли, каждый представитель которой со своего бока рассматривал русскую жизнь. Это необходимо тем, кто хочет что-то понять в нашем прошлом и сделать в настоящем.

- Наиболее вменяемое, на ваш взгляд, время в истории России?

- Невменяемых эпох не бывает. Возьмем, например, 1580 год. Во Франции - Варфоломеевская ночь, вырезаны тысячи людей. У нас - Иван Грозный, отнюдь не лучший период в нашей истории, но не хуже, чем во Франции... В советское время был такой историк - Рыжков. Он пытался составить параллельную мировую историю: где, как и что одновременно происходило в определенный исторический период. И появлялся совсем другой взгляд на российскую историю, которую привыкли преподносить “историческим недоноском”. Ничего подобного! Везде были свои “прелести”.

- Вы как-то сказали, что во многом не согласны со Станиславом Куняевым и Александром Прохановым (тоже, кстати, своего рода “империалисты”), но любовь к России вас объединяет. А что разъединяет?

- Краснота. Я считаю, что коммунисты совершили страшное преступление. В течение одного поколения отняли у целого народа его национальную религию, которая складывалась тысячелетие. И неважно, в каком состоянии она находилась (а она была в критическом положении). Заменили ее другой религией, которая оказалась пустышкой, лопнула... Народ оказался в вакууме, а вакуум - это, по Достоевскому, “все дозволено”. Поэтому сейчас и происходит то, что происходит. Одна часть народа ограбила другую. И не испытывает ни малейшего раскаяния - кичатся по телевизору своими дворцами, винными погребами... И вообще неизвестно, можем ли мы сегодня говорить о российском народе. Скорее, подходит другое слово - “население”. Страшно это осознавать. Я ведь всю жизнь среди народа. В городе живу всего с 1987 года, а до этого - в деревнях и лагерях. И никаких иллюзий, что наш народ самый прекрасный, у меня нет, но это наш народ.

Куняев с Прохановым говорят, что у нас была не просто великая держава, а настоящая цивилизация. Принципиально не согласен: цивилизация за семьдесят лет не вызревает, это понятие исторически более масштабное... И потом, что Проханов, что Куняев были более тесно связаны с самой коммунистической структурой, моя же судьба сложилась несколько иначе. Это не плюс и не минус, это просто данность... Между прочим, я ведь тоже хорошо начинал, был директором крупной школы. Так что тоже познал момент причастности, что ли. Но я смог взглянуть на все это со стороны. Вот я сейчас в костюмчике, а под ним, может, огромная рана? Так вот, мне удалось увидеть эти чудовищные рваные раны социализма.