Равиль БУХАРАЕВ: “Европейцы отказались от души, поэтому живут комфортно”

Татьяна МАМАЕВА

Когда-то я случайно купила тоненький сборник стихов Равиля Бухараева - несколько строк сильно зацепило, и я их помню до сих пор. Потом мы познакомились. Встречались в Москве и Казани. Недавно Равиль, давно уже живущий в Лондоне, приезжал в родной город на юбилей Камаловского театра и выкроил время, чтобы зайти в редакцию.

- Я давно хотела поговорить с тобой о загранице. Наш классик как-то написал, что россиянин в Европе - это нонсенс. А как ты себя там ощущаешь?

- Понимаю, ты “Идиота” вспомнила...

- Конечно, любимого Достоевского процитировала.

- Когда я посмотрел экранизацию романа Достоевского, понял, что это правда. Но именно на той духовной высоте, где Достоевский стоит и откуда он смотрит на все. Не каждому это дано, и это чрезвычайно чревато - смотреть такими глазами на жизнь. В самой Европе люди смотрят пониже. Сейчас в Европе много россиян, я могу проследить динамику их появления. Я попал в Англию в начале девяностых, и иногда по шесть месяцев не слышал русского языка. Сейчас же выдастся странный день, если несколько раз не услышишь русский. Так везде, даже на Канарских островах. Во многом это утечка мозгов. Потому что уезжает среднее звено, менеджеры, квалифицированные специалисты, врачи, ученые. Большинство из них всю жизнь находится в подвешенном состоянии. С одной стороны, от добра добра не ищут - человек получает зарплату и гарантированно будет делать свое дело, если следует правилам той фирмы, в которой служит. Это главный резон. А все остальное... Людям снег, например, снится.

- И тебе?

- И мне снится. И домой тянет. У меня, например, только российское гражданство, я словно в командировке нахожусь. Всех тянет назад. Но пока ты за границей, существуешь как во сне - столько работы, что по сторонам посмотреть некогда. Проходит десять, пятнадцать лет - страшные цифры. И когда мы, работающие за границей люди, смотрим вокруг, то понимаем, что встроиться в эту жизнь в нынешней России еще труднее, чем было в советскую. В России уже определены свои правила, большинство которых живущие за границей люди уже не знают. А что-то еще хочется сделать. И понимаешь, что если перестраивать жизнь еще раз, уйдет уйма энергии просто на то, чтобы найти свое место. И даже не в смысле зарплаты, это все решаемо, специалисты в России нужны, а в общественном смысле. В Европе ставишь перед собой задачу и решаешь ее, помешать решению может только здоровье. Здесь же при решении задачи могут появиться десятки привходящих моментов, и это раздражает. Поэтому первая реакция человека, живущего за границей, на вопрос, хочет ли он вернуться, будет “да, хочу”, а дальше неизбежно последует “но...”. В Европе от души отказались давным-давно, и поэтому живут комфортно, но российский человек от души никуда уйти не может, поэтому в критериях Запада он - нонсенс.

- Как пишется в другой языковой среде? Все-таки для поэта важно слышать родной язык, важна языковая атмосфера.

- Я понял, что это, конечно, здорово мешает. Хотя по большому счету общаюсь в русской языковой среде - и на службе на Би-Би-Си, и дома, естественно. Пишу я на русском, но ловлю себя на том, что иногда англицизмы у меня проскакивают в речи. И это ужасно, особенно, когда пишу статьи. Это двуязычие мешает. И я думаю, что если бы так часто не приезжал в Россию, а я, слава Богу, могу себе позволить часто приезжать, без этого, думаю, этот родник вообще бы скоро пересох. У меня, во всяком случае. Вторичности у людей, живущих за границей, много, я имею в виду поэтов. Такая гладкопись, имитация страсти, имитация, например, Бродского. Элемент имитации, который пронизывает нашу жизнь, это страшно. На Западе это особенно чувствуется - здесь есть имитация реальной жизни, потому что реальная жизнь - это все-таки столкновение, это внутренний конфликт человека с самим собой, это необходимость решать конфликты с миром высокого плана. Нет, поскольку на Западе давно уже поняли, что душа - лишняя забота, там ушли в видимость бурной жизни в искусстве. Увы, я реально этой бурной жизни не заметил.